Неточные совпадения
Два детские
голоса (Степан Аркадьич узнал
голоса Гриши, меньшого мальчика, и Тани, старшей
девочки) послышались за дверьми. Они что-то везли и уронили.
Подмигивание это значило: «Что же вы не просите, чтобы нас взяли на охоту?» Я толкнул локтем Володю, Володя толкнул меня и, наконец, решился: сначала робким
голосом, потом довольно твердо и громко, он объяснил, что так как мы нынче должны ехать, то желали бы, чтобы
девочки вместе с нами поехали на охоту, в линейке.
Марья Ивановна чинно сидела на одном из кресел, симметрично, под прямым углом, примыкавшем к дивану, и строгим, но сдержанным
голосом давала наставления сидевшим подле нее
девочкам.
Я поднял голову — на табурете подле гроба стояла та же крестьянка и с трудом удерживала в руках
девочку, которая, отмахиваясь ручонками, откинув назад испуганное личико и уставив выпученные глаза на лицо покойной, кричала страшным, неистовым
голосом.
Между тем Николай Петрович тоже проснулся и отправился к Аркадию, которого застал одетым. Отец и сын вышли на террасу, под навес маркизы; возле перил, на столе, между большими букетами сирени, уже кипел самовар. Явилась
девочка, та самая, которая накануне первая встретила приезжих на крыльце, и тонким
голосом проговорила...
Придя домой, Самгин лег. Побаливала голова, ни о чем не думалось, и не было никаких желаний, кроме одного: скорее бы погас этот душный, глупый день, стерлись нелепые впечатления, которыми он наградил. Одолевала тяжелая дремота, но не спалось, в висках стучали молоточки, в памяти слуха тяжело сгустились все
голоса дня: бабий шепоток и вздохи, командующие крики, пугливый вой, надсмертные причитания. Горбатенькая
девочка возмущенно спрашивала...
Тогда
девочка голосом, звук которого Клим долго не мог забыть, сказала...
Голос у нее бедный, двухтоновой, Климу казалось, что он качается только между нот фа и соль. И вместе с матерью своей Клим находил, что
девочка знает много лишнего для своих лет.
— Не шути этим, Борюшка; сам сказал сейчас, что она не Марфенька! Пока Вера капризничает без причины, молчит, мечтает одна — Бог с ней! А как эта змея, любовь, заберется в нее, тогда с ней не сладишь! Этого «рожна» я и тебе, не только
девочкам моим, не пожелаю. Да ты это с чего взял: говорил, что ли, с ней, заметил что-нибудь? Ты скажи мне, родной, всю правду! — умоляющим
голосом прибавила она, положив ему на плечо руку.
— Гусенка не видала? — спросила она у
девочки грудным звонким
голосом.
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила Вера развязно,
голосом маленькой
девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в день ее ангела, поцеловала руку у бабушки — и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова болит! — с улыбкой старалась договорить она.
Райский постучал опять, собаки залаяли, вышла
девочка, поглядела на него, разиня рот, и тоже ушла. Райский обошел с переулка и услыхал за забором
голоса в садике Козлова: один говорил по-французски, с парижским акцентом, другой
голос был женский. Слышен был смех, и даже будто раздался поцелуй…
— А я так не скажу этого, — заговорил доктор мягким грудным
голосом, пытливо рассматривая Привалова. — И не мудрено: вы из мальчика превратились в взрослого, а я только поседел. Кажется, давно ли все это было, когда вы с Константином Васильичем были детьми, а Надежда Васильевна крошечной
девочкой, — между тем пробежало целых пятнадцать лет, и нам, старикам, остается только уступить свое место молодому поколению.
— Что же мне делать, Хиония Алексеевна? — со слезами в
голосе спрашивала бедная
девочка.
— И про себя и
голосом. Громко-то не могу, а все — понять можно. Вот я вам сказывала —
девочка ко мне ходит. Сиротка, значит, понятливая. Так вот я ее выучила; четыре песни она уже у меня переняла. Аль не верите? Постойте, я вам сейчас…
— Бей, бей, — подхватил мужик свирепым
голосом, — бей, на, на, бей… (
Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!
И вот я, двадцатилетний малый, очутился с тринадцатилетней
девочкой на руках! В первые дни после смерти отца, при одном звуке моего
голоса, ее била лихорадка, ласки мои повергали ее в тоску, и только понемногу, исподволь, привыкла она ко мне. Правда, потом, когда она убедилась, что я точно признаю ее за сестру и полюбил ее, как сестру, она страстно ко мне привязалась: у ней ни одно чувство не бывает вполовину.
Старик должен был сам подойти к
девочке и вывел ее за руку. Устюше было всего восемь лет. Это была прехорошенькая
девочка с русыми волосами, голубыми глазками и пухлым розовым ротиком. Простое ситцевое розовое платьице делало ее такою милою куколкой. У Тараса Семеныча сразу изменился весь вид, когда он заговорил с дочерью, — и лицо сделалось такое доброе, и
голос ласковый.
На следующий день, сидя на том же месте, мальчик вспомнил о вчерашнем столкновении. В этом воспоминании теперь не было досады. Напротив, ему даже захотелось, чтоб опять пришла эта
девочка с таким приятным, спокойным
голосом, какого он никогда еще не слыхал. Знакомые ему дети громко кричали, смеялись, дрались и плакали, но ни один из них не говорил так приятно. Ему стало жаль, что он обидел незнакомку, которая, вероятно, никогда более не вернется.
Девочка не ответила. Камешки по-прежнему шуршали под ее ногами. В деланой беззаботности ее
голоса, напевавшего песню, мальчику слышалась еще не забытая обида.
— Зачем же ты меня гонишь? — спросила
девочка своим чистым и простодушно-удивленным
голосом.
Они удерживались, чтобы не плакать, но многие не могли и плакали в
голос, особенно
девочки.
Эта послушница производила на
девочку неотразимое впечатление своею застывшею красотой и чудным
голосом.
— Здоровайся с баушкой… здоровайся хорошенько… — шептала Таисья своим ласковым
голосом и тихонько подталкивала
девочку к неподвижно сидевшей старухе.
Строгий тон Таисьи вдруг точно придавил строгую старуху: она сразу размякла, как-то вся опустилась и тихо заплакала. Показав рукой за занавеску, она велела привести
девочку и, обняв ее, проговорила упавшим
голосом...
Это был необыкновенно общительный человек. По дороге к своему купе он остановился около маленькой прелестной трехлетней
девочки, с которой давно уже издали заигрывал и строил ей всевозможные смешные гримасы. Он опустился перед ней на корточки, стал ей делать козу и сюсюкающим
голосом расспрашивал...
Мне что
девочка? и не нужна; так, для утехи… чтоб
голос чей-нибудь детский слышать… а впрочем, по правде, я ведь для старухи это делаю; ей же веселее будет, чем с одним со мной.
— Не в десятый раз мне гореть! Я первая ударила! — протестует жалобный
голос одной из
девочек.
Мать внимательно вслушивалась в бессвязную быструю речь, стараясь подавить свою тревогу, рассеять унылое ожидание. А
девочка, должно быть, была рада тому, что ее слушали, и, захлебываясь словами, все с большим оживлением болтала, понижая
голос...
Но и на этот раз подполковник не успел, по обыкновению, докончить своего анекдота, потому что в буфет игриво скользнула Раиса Александровна Петерсон. Стоя в дверях столовой, но не входя в нее (что вообще было не принято), она крикнула веселым и капризным
голосом, каким кричат балованные, но любимые всеми
девочки...
— А как мы нонче с дяинькой ходили туда, маынька, — продолжала певучим
голосом разговорившаяся
девочка, — так большущая такая ядро в самой комнатке подля шкапа лежит: она сенцы видно пробила да в горницу и влетела. Такая большущая, что не поднимешь.
И, подхватив очередную
девочку, уже почти пустившую слезу, он бурно начинает польку, громко подыгрывая
голосом: «Тра, ля, ля, ля — тра, ля, ля».
Иногда офицер пел и читал стихи глуховатым
голосом, странно задыхаясь, прижимая ладонь ко лбу. Однажды, когда я играл под окном с
девочкой и Королева Марго просила его петь, он долго отказывался, потом четко сказал...
В доме у городского головы пахло недавно натертыми паркетными полами и еще чем-то, еле заметно, приятно-сьестным. Было тихо и скучно. Дети хозяиновы, сын-гимназист и девочка-подросток, — «она у меня под гувернанткой ходит», говорил отец, — чинно пребывали в своих покоях. Там было уютно, покойно и весело, окна смотрели в сад, мебель стояла удобная, игры разнообразные в горницах и в саду, детские звенели
голоса.
«Дрянь человек и плут, авось в другой раз не приедет», — сказал Степан Михайлович семье своей, и, конечно, ничей
голос не возразил ему; но зато потихоньку долго хвалили бравого майора, и охотно слушала и рассказывала про его угодливости молодая
девочка, богатая сирота.
Девочки — подростки на другом угле площади уже водили хороводы и тоненькими, несмелыми
голосами пищали песню.
Разговор шел о Квашнине. Анна Афанасьевна, наполняя своим уверенным
голосом всю комнату, говорила, что она думает завтра тоже повести «своих
девочек» на вокзал.
Девочка подняла ветви, положила их на плечо и, не взглянув даже на мальчиков, побежала в ту сторону, откуда раздался
голос.
Слышались громкие рыданья
девочек. Панауров, бледный, с влажными глазами, подошел к доктору и сказал слабым, томным
голосом...
Услышав знакомый
голос,
девочки вскрикнули, зарыдали и бросились в переднюю. Панауров был в роскошной дохе, и борода и усы у него побелели от мороза.
Четверо людей вздрогнули, сердито вскинули пыльные головы —
девочка била в ладоши и смеялась, притопывая маленькими ногами, сконфуженная мать ловила ее руку, что-то говоря высоким
голосом, мальчишка — хохотал, перегибаясь, а в чаше, по темному вину, точно розовые лодочки, плавали лепестки цветов.
Оттого ли, что Илья сказал страшные слова, или оттого, что он не договорил их, но ему стало легко и весело. Улыбаясь, он тихо и с лаской в
голосе сказал
девочке...
— Застегнись, — угрюмо сказал Илья. Ему было неприятно видеть это избитое, жалкое тело и не верилось, что пред ним сидит подруга детских дней, славная
девочка Маша. А она, обнажив плечо, говорила ровным
голосом...
Ее любимицей была старшая Соня, в полном смысле красавица, с великолепным
голосом, который музыкальная мачеха, хорошая певица, развила в ней сама, и маленькая
девочка стала вскоре в подходящих ролях выступать в театре отца, а Вася стал помощником режиссера.
У соседей кузнеца была слепая
девочка Таня. Евсей подружился с нею, водил её гулять по селу, бережно помогал ей спускаться в овраг и тихим
голосом рассказывал о чём-то, пугливо расширяя свои водянистые глаза. Эта дружба была замечена в селе и всем понравилась, но однажды мать слепой пришла к дяде Петру с жалобой, заявила, что Евсей напугал Таню своими разговорами, теперь
девочка не может оставаться одна, плачет, спать стала плохо, во сне мечется, вскакивает и кричит.
Мелькающие у него перед глазами дорогие магазины и проезжавшие по улицам разнообразные экипажи нисколько не возбуждали его внимания, и только на самом конце Невского он, как бы чем-то уколотый, остановился: к нему, как и к другим проходящим лицам, взывала жалобным
голосом крошечная
девочка, вся иззябшая и звонившая в треугольник.
Прежде всего
девочки нескладными и визгливыми
голосами пропели предучебную молитву; затем законоучитель, именно знакомый нам отец Иоанн, прочел прекрасную речь полусветского и полудуховного содержания: «О добродетелях и о путях к оным».
Маша. Что же делать! (Берется за голову.) Он казался мне сначала странным, потом я жалела его… потом полюбила… полюбила с его
голосом, его словами, несчастьями, двумя
девочками…
— Настя! Чего ты? — приставала
девочка. — Настя, не плачь так. Мне страшно, Настя; не плачь! — Да и сама, бедняжечка, с перепугу заплакала; трясет Настю за плечи и плачет
голосом. А та ничего не слышит.
Особенно нравились ему слова «певчая душа», было в них что-то очень верное, жалобное, и они сливались с такой картиной: в знойный, будний день, на засоренной улице Дрёмова стоит высокий, седобородый, костлявый, как смерть, старик, он устало вертит ручку шарманки, а перед нею, задрав голову,
девочка лет двенадцати в измятом, синеньком платье, закрыв глаза, натужно, срывающимся
голосом поёт...